Растворение беспокоящих эмоций в их основе – глубоком осознавании

Цепляние за естественные аспекты умственной деятельности ради безопасности, и боязнь угрозы с их стороны возникают из проецирования двойственных и тройственных видимостей и веры в них.
Беспокоящие эмоции точно так же возникают из проецирования обманчивых видимостей, особенно двойственных, и веры в них. Под влиянием этих эмоций мы становимся бесчувственными или гиперчувствительными.
Система пяти  основных беспокоящих эмоций: неведения(наивности), высокомерия, страстного желания, зависти и гнева.

Наивность
Наивность (moha) – это заблуждение относительно причинно-следственной связи или относительно реальности, сопровождающее разрушительное поведение или мысли.
Такое заблуждение может возникать по причине незнания об этих истинах или из-за их превратного понимания.
Когда мы наивны в отношении причинно-следственной связи, мы можем верить, что наши бесчувственные поступки и излишне эмоциональное поведение не имеют последствий.
Мы также можем воображать, что они принесут нам счастье, тогда как на самом деле это источник страданий.
Будучи излишне чувствительными к любому намеку на то, что из-за нашего неприятного поведения наши отношения будут натянутыми, мы можем еще и обвинять других в своих проблемах.
Когда мы наивны относительно реальности, мы не осознаем, что двойственные видимости, создаваемые нашим умом, – это лишь волны деятельности ясного света.
Они не имеют отношения к действительности.
Вследствие этого мы излишне бурно реагируем.
Наивность зачастую сопровождается искаженным, враждебным мышлением, делающим нас закоснелыми.
Это ведет к тому, что мы упрямо отрицаем причинно-следственную связь или отказываемся признавать существование какой-либо ситуации или другого человека, или правду об этом.
Кроме того, подобное мышление заставляет нас, защищаясь или нападая, настаивать на том, что наши двойственные переживания соответствуют реальности.
Поскольку наивность, особенно в ее закоснелой форме, – это распространенный недуг, который большинство людей даже не замечает,
Наивно отрицая существование своих чувств, мы отстраняемся от них.
Хотя в нашем уме навязчиво возникают расстраивающие мысли или образы, мы не хотим о них думать.
Мы воображаем, что наши проблемы исчезнут, если о них не думать.
Веря, что мы центр вселенной, мы не хотим принимать во внимание мнение окружающих.
Мы настаиваем на том, чтобы другие для нас что-либо делали, даже если у них нет на это времени.
Убежденные в том, что мы не способны найти общий язык с другими, мы боимся окружающих и замыкаемся, прячась от конструктивных отношений.
Отказываясь признавать, что наш любимый или любимая – независимая личность, мы излишне опекаем его или ее.
Если мы узнаем двойственные видимости, стоящие за нашей наивностью, мы можем их деконструировать (осознать и рассоздать).
Например, у нас есть шестнадцатилетний ребенок и наш ум создает чувство якобы прочного, находящегося в опасности «я», которое противостоит якобы прочным опасным мыслям, таким как: «Я больше тебе не нужен так же, как в младенчестве».
С точки зрения инопустотности, когда мы ослабляем свое цепляние ради безопасности, мы обнаруживаем осознавание реальности.
Другими словами, мы знаем, что нашему ребенку шестнадцать лет.
Однако мы не желаем думать о том, что это означает, и потому беспокоимся.
Наивно полагая, что, обращаясь с ребенком как с младенцем, мы не создадим никаких проблем, мы излишне опекаем его или ее.
Затем беспокойство и наивность затмевают наше осознавание реальности.
В основе нашего беспокойства лежит осознавание, которое составляет глубочайшую сферу реальности, а именно умственную деятельность ясного света, создающую переживание.
Когда мы полностью спокойны, мы переживаем мысли как всего лишь волны на поверхности океана ума.
Следовательно, то, что мы думаем о своем ребенке как о независимой личности, больше не кажется нам угрожающим переживанием.
Объяснение с точки зрения самопустотности состоит в том, что, когда мы ослабляем свое цепляние за испуг и наивность, мы обнаруживаем за своим переживанием зеркальное осознавание.
Мы восприняли информацию: наш ребенок выглядит, ведет себя и говорит как шестнадцатилетний, однако мы либо не обращали внимания на это, либо решили проигнорировать.
Открыв свой ум и сердце, мы достигаем лежащего за нашим цеплянием переживания, которое всегда у нас было, – простого восприятия информации, подобно камере или микрофону.
Говоря кратко, наивность не похожа на создание объектов и вовлечение в них, восприятие информации или знание о том, что представляют собой явления.
Эта беспокоящая эмоция не является основополагающим свойством умственной деятельности.
Она возникает, только когда мы совмещаем основную умственную деятельность с двойственными видимостями и верим в них.
Лишь когда мы представляем прочное «я», имеющее дело с прочным «объектом», мы пугаемся своего переживания.
Из-за этого мы по наивности закрываемся, будто бы это может помочь нам избежать реальности.
Освободив собственные чувства от двойственности или по крайней мере освободившись от веры в то, что они имеют какое-либо отношение к действительности, мы обнаруживаем зеркальное осознавание реальности, которое всегда присутствовало в качестве структуры нашего опыта.

Высокомерие и жадность
Высокомерие представляет собой чувство возвеличивания себя: нам кажется, что мы во всем или лишь в чем-то лучше других.
Например, мы высокомерны, поскольку состоятельнее других, умнее или лучше выглядим.
Условно может быть верно, что у нас больше денег, чем у кого-то другого.
Однако если мы проецируем двойственную видимость якобы прочного состоятельного «меня» и якобы прочного нищего «тебя» и верим в нее, мы полагаем, что из-за этого мы лучше как личность.
И мы становимся гордыми, тщеславными и высокомерными.
Когда мы переносим самовозвеличивание на других, возникает синдром, также имеющий отношение к высокомерию.
Мы полагаем, что другие неотъемлемо лучше нас, во всем или лишь в некоторых отношениях.
Несмотря на то что эта беспокоящая эмоция не обсуждается в исследовании беспокоящих эмоций, чрезмерно высокая оценка других обычно встречается среди людей с заниженной самооценкой.
Поскольку схема возвеличивания других не отличается от высокомерного самовозвеличивания – с той лишь разницей, что мы просто смещаем цель с других на себя, – деконструкция этих двух эмоций одинакова.
Двойственная видимость, когда нам кажется, что мы или другие однозначно превосходят кого-то другого или всех остальных, – абсурд.
Никто не существует подобным выдуманным образом.
У всех нас есть одинаковые свойства ума и сердца, позволяющие нам стать буддой.
Когда мы осознаем это, мы ослабляем цепляние за собственную беспокоящую эмоцию.
Остается лишь лежавшая в основе нашей беспокоящей эмоции умственная деятельность, а именно осознавание равенств.
Мы просто рассматриваем других и себя с точки зрения общих качеств, например с точки зрения нашего богатства.
Лишь когда мы совмещаем такую оценку с двойственной видимостью и прочными сущностями, мы считаем одну из сторон неотъемлемо лучше, а другую – неотъемлемо хуже.
Жадность – это нежелание делиться с другими.
Она происходит из двойственной видимости якобы прочного «меня» как неотъемлемо более достойного владеть чем-либо, чем якобы прочное «ты».
Двойственная видимость того, что, если мы будем делиться чем-либо с якобы прочным «тобой», это будет угрожать безопасности якобы прочного «меня», может сопровождаться беспокойством.
Если мы страдаем от заниженной самооценки, мы можем переносить жадность на самих себя.
Отрицая собственные права, неспособные сказать нет, мы не позволяем себе справедливой доли чего бы то ни было – денег, времени, энергии или пространства, – и отдаем больше, чем можем себе позволить.
Мы делаем это из-за того, что верим в создаваемую нашим умом двойственную видимость якобы прочного, по-настоящему недостойного «меня» и якобы прочного, более заслуживающего этих благ «тебя».
Неуверенные и обеспокоенные, мы бессознательно чувствуем, что, если мы устанавливаем ограничения и приберегаем что-либо для себя, такое поведение будет провоцировать другого человека отвергнуть или оставить нас.
Связанное с анорексией лишение себя тех или иных благ сходно с разрушительным самоотречением в интересах других.
В обоих случаях мы сравниваем себя с другими.
Между тем анорексия не подразумевает совместного пользования чем-либо.
С другой стороны, для скупости, когда мы накапливаем деньги, не желая их тратить даже на себя, не свойственна та же схема, что и для анорексии и самоограничения в чужих интересах: скупость не предполагает сопоставления себя с другими.
Кроме того, отрицание своих прав в пользу других как беспокоящая и разрушительная эмоция, основанная на заблуждении, отличается от конструктивного самопожертвования родителя ради ребенка, свойственного даже животным.
Высокомерие и жадность – сходные беспокоящие эмоции.
В обоих случаях мы считаем себя лучше кто-то другого.
Деконструкция этих двойственных видимостей, питающих нашу жадность, позволяет нам ослабить неуверенность и напряженность.
И снова мы обнаруживаем за этой беспокоящей эмоцией осознавание равенств. Мы одновременно рассматриваем других и себя с точки зрения возможного совместного пользования чем-либо.
То же самое глубокое осознавание становится явным, когда мы ослабляем собственную чрезмерно высокую оценку других и разрушительное самоотречение в их интересах.

Страстное желание и цепкая привязанность
Страстное желание – это одержимость обладанием кем-либо или чем-либо, тогда как цепкая привязанность – это волнующая потребность не отпускать то, что у нас есть – человека или вещь.
И то, и другое основано на двойственной видимости (1) якобы прочного «меня», которое не может жить без обладания неким человеком или предметом, и (2) якобы прочного «тебя» или предмета, способного обеспечить мне безопасность, если только я завладею им, либо если я никогда его не отпущу.
Традиционные описания страстного желания и цепкой привязанности предлагают только активную форму этих беспокоящих эмоций.
Однако часто встречается пассивная форма.
В этом случае мы хотим быть предметом обладания или принадлежать другому человеку либо коллективу, а также не хотим, чтобы нас отвергли, после того как мы себя отдали.
Чаще всего человек, которому мы желаем принадлежать, – это спутник жизни, а коллектив – коммерческая фирма или клуб.
Другими словами, хотя эти беспокоящие эмоции зачастую встречаются среди людей с заниженной самооценкой, они могут затрагивать и более широкую группу людей.
Нам необходимо смотреть сквозь обманчивую видимость, которая питает эти беспокоящие эмоции.
Отрицая свою способность заботиться о себе, мы преувеличиваем качества другого человека или какой-нибудь вещи.
Обманутые этим, мы теряем голову.
Деконструируя эту видимость посредством понимания того, что она не имеет отношения ни к чему реальному, мы перестаем цепляться за нее ради собственной безопасности.
За нашим преувеличением человека, коллектива или объекта до поистине особенных мы обнаруживаем индивидуализирующее осознавание.
Мы лишь обозначили конкретного человека, организацию или вещь.
Только совмещая это обозначение с двойственной видимостью и прочными сущностями, мы воспринимаем себя неотъемлемо обездоленными, а человека, коллектив или объект – неотъемлемо притягательными.

Зависть
Зависть – это неспособность перенести чужие достижения, например успех.
Нам хочется, чтобы успеха достигли мы, а не другой человек.
Разновидность этого – ревность, когда другой человек получает от кого-либо, например, любовь или привязанность, а мы желаем, чтобы это досталось нам, а не ему или ей.
Эта беспокоящая эмоция возникает из двойственной видимости (1) якобы прочного «меня», которое не может достичь или получить то, что заслуживает, и (2) якобы прочного «тебя», которое неотъемлемо не заслуживает достижения или получения этого.
Бессознательно мы чувствуем, что мир нам что-то должен, и кажется несправедливым, что это достается другим, а не нам.
Под влиянием заниженной самооценки мы можем направлять сходные с завистью беспокоящие эмоции на себя.
Из-за самоуничижения мы полагаем, будто неотъемлемо не заслуживаем того, что имеем, тогда как вместо нас это по своей природе заслуживают другие.
Зависть обычно сопровождается наивностью относительно причинно-следственной связи.
К примеру, мы не понимаем и даже отрицаем, что человек, получивший повышение по службе или чье-либо расположение, заслужил это своими действиями.
Более того, мы полагаем, что должны получить это, не прилагая никаких усилий.
Или мы считаем, что на самом деле сделали многое, но так и не получили вознаграждения.
Нашему уму кажется, что все происходит вообще беспричинно или лишь по одной причине: только из-за того, что сделали мы сами.
Деконструируя эти обманчивые видимости, мы ослабляем собственное чувство, что все несправедливо.
В основе нашей зависти лежит лишь осознавание того, что было осуществлено.
Благодаря этому мы знаем о цели, которую хотим достичь.
Если мы не завидуем другому человеку из-за достигнутого или полученного им, возможно, мы сможем научиться у него тому, как он добился успеха, и поймем, как осуществить то же самим.
Мы чувствуем зависть, лишь если смешиваем это осознавание с двойственной видимостью и прочными сущностями.

Гнев
Гнев – это порождение грубого состояния ума по отношению к кому-либо или чему-либо, когда мы хотим освободиться от этого или причинить этому вред.
Данная беспокоящая эмоция возникает из двойственной видимости (1) якобы прочного «меня», которое не в состоянии перенести этого человека, коллектив или объект, и (2) якобы прочного «тебя», коллектива или объекта, уничтожение которого обеспечит мне безопасность.
Подобно тому как страстное желание сосредоточено на ком-либо или на чем-либо и преувеличивает достоинства объекта, гнев сосредоточен на объекте, преувеличивая его недостатки.
В абхидхарме описание беспокоящих эмоций не рассматривает отрицательные чувства к самому себе как форму гнева.
Тем не менее, у людей с заниженной самооценкой, вне всякого сомнения, возникает беспокоящая эмоция, сходная с гневом.
Зачастую ее вызывает сделанное нами или кем-либо другим, а чувство неадекватности и вины, как правило, сопровождает эту эмоцию.
То есть мы можем быть разгневаны на себя просто из-за наших недостатков или ошибок.
С другой стороны, если другие поступают с нами ужасно, мы можем точно так же преувеличивать собственные плохие качества и винить себя.
Будучи неуверенными и боясь оказаться отвергнутыми, если скажем что-либо по поводу этого инцидента, мы подавляем возможный гнев на другого человека и направляем это чувство на себя.
Согласно изложению инопустотности, когда мы деконструируем обманчивые видимости, питающие гнев, мы ослабляем напряженность нашего враждебного отвержения.
Мы обнаруживаем просто зеркальное осознавание, например того, что человек поступает так или иначе.
С точки зрения самопустотности, мы обнаруживаем осознавание реальности.
Мы просто отличаем то, что делает этот человек, от того, что он не делает, и без осуждения видим, какое поведение уместно, а какое нет.
Только совмещая эту основную умственную деятельность с двойственной видимостью и неотъемлемыми сущностями, мы с яростной эмоцией реагируем на то, что считаем неприемлемым.

Волнение и недовольство
Волнение и недовольство – это два дополнительных беспокоящих синдрома, возникающие из проецирования двойственных видимостей на глубокое осознавание и на другие естественные аспекты нашего ума.
Мы волнуемся, когда считаем себя неотъемлемо беспомощным человеком и думаем, что должны, но не можем контролировать другого человека или владеть ситуацией.
Ослабляя свою неуверенность и напряженность, мы обнаруживаем лишь
индивидуализирующее осознавание и заботливость о ком-либо или о чем-либо. Успокоившись, мы сможем посмотреть на ситуацию иначе, все взвесить и понять, можно ли что-нибудь сделать и что именно, а затем просто делать это.
Как сказал Шантидева: «Если ситуацию можно изменить, зачем из-за нее волноваться? Просто меняйте ее.
Если мы никак не можем ее изменить, зачем волноваться? Это не поможет».
Когда мы понимаем, что за чужим невротичным беспокойством о нас стоит сердечная заботливость и индивидуализирующее осознавание, мы можем ослабить собственную гиперчувствительную реакцию.
Вместо того чтобы воспринимать поведение человека двойственно, как угрозу, мы сосредотачиваемся на индивидуализирующем осознавании.
Если мы являемся объектом индивидуализирующего осознавания другого человека, это никак не может лишить нас индивидуальности.
Более того, если мы признаем, что этот человек заботится о нас, это укрепит наше терпеливое понимание.
Когда мы выражаем недовольство тем, что должны что-либо делать или заносчиво возмущаемся, когда нас просят это делать, мы также оказываемся пойманы в сети двойственности.
Создается впечатление, что якобы прочное «я» столкнулось с неотъемлемо неприятной задачей, которую не хочет делать.
Ослабив цепляние за это навязчивое чувство, мы обнаруживаем осуществляющее осознавание, сосредоточенное на задаче, которую надо делать.
Также присутствует осознавание реальности, сосредоточенное на том, способы ли мы это делать и насколько это для нас приемлемо.
олее того, мы понимаем: когда нас просят что-либо cделать, это не угрожает нашей независимости.
Таким образом мы просто делаем то, что должно быть сделано, если это не приносит вреда, либо отказываемся это делать, если задача неприемлема.
Когда мы слышим, как другой человек жалуется на необходимость что-либо делать, мы можем применять этот же метод, чтобы не реагировать излишне бурно.